В.Г.Короленко
Старый звонарь
Стемнело.
Небольшое селение, приютившееся над дальнею речкой, в бору, тонуло в том особенном сумраке, которым полны весенние звездные ночи, когда тонкий туман, подымаясь с земли, сгущает тени лесов и застилает открытые пространства серебристо-лазурною дымкой… Все тихо, задумчиво, грустно.
Село тихо дремлет.
Убогие хаты чуть выделяются темными очертаниями; кое-где мерцают огни; изредка скрипнут ворота; залает чуткая собака и смолкнет; порой из темной массы тихо шумящего леса выделяются фигуры пешеходов, проедет всадник, проскрипит телега. То жители одиноких лесных поселков собираются в свою церковь встречать весенний праздник.
Церковь стоит на холмике, в самой середине поселка. Окна её светят огнями. Колокольня - старая, высокая, темная - тонет вершиной в лазури.
Скрипят ступени лестницы… Старый звонарь Михеич поднимается на колокольню, и скоро его фонарик, точно взлетевшая в воздухе звезда, виснет в пространстве.
Тяжело старику взбираться по крутой лестнице. Не служат уже старые ноги, поизносился он сам, плохо видят глаза… Пора уж, пора старику на покой, да бог не шлет смерти. Хоронил сыновей, хоронил внуков, провожал в домовину старых, провожал молодых, а сам все еще жив. Тяжело!.. Много уж раз встречал он весенний праздник, потерял счет и тому, сколько раз ждал урочного часа на этой самой колокольне. И вот привел бог опять…
Старик подошел к пролету колокольни и облокотиося на перила. внизу вокруг церкви маячили в темноте могилы сельского кладбища; старые кресты как будто охраняли их распростертыми руками. Кое-где склонялись над ними березы, еще не покрытые листьями… Оттуда, снизу, несся к Михеичу ароматный запах молодых почек и веяло грустным спокойствием вечного сна…
Что-то будет с ним через год? взберется ли он опять сюда, на вышку, под медный колокол, чтобы гулким ударом разбудить чутко дремлющую ночь, или будет лежать… вон там, в темном уголке кладбища, под крестом? Бог знает… Он готов, а пока привел бог еще раз встретить праздник. "Слава те, господи!" - шепчут старческие уста привычную формулу, и Михеич смотрит вверх на горящее миллионами огней звездное небо и крестится…
Михеич, а Михеич! - овет его снизу дребезжащий, тоже старческий голос. Древний годами дьячок смотрит вверх на колокольню, даже приставляет ладонь к моргающим и слезящимся глазам, но все же не видит Михеича.
Что тебе? Здесь я! - отвечает звонарь, склоняясь со своей колокольни. - Аль не видишь?
Не вижу… А не пора ли вдарить? По-твоему, как?
Оба смотрят на звезды. Тысячи божьих огней мигают на них с высоты. Пламенный "Воз" поднялся уже высоко… Михеич соображает:
Нет еще, погоди мало… Знаю ведь…
Он знает. Ему не нужно часов: божьи звезды скажут ему, когда придет время… Земля и небо, и белое облако, тихо плывущее в лазури, и темный бор, невнятно шепчущий внизу, и плеск невидимой во мраке речки - все это ему знакомо, все это ему родное… Недаром здесь прожита целая жизнь…
Перед ним оживает далекое прошлое… Он вспоминает, как в первый раз он с тятькой взобрался на эту колокольню… Господи боже, как это давно и… как недавно!.. Он видит себя белокурым мальчонком; глаза его разгорелись; ветер, - но не тот, что подымает уличную пыль, а какой-то особенный, высоко над землей машущий своими бесшумными крыльями, - развевает его волосенки… Внизу далеко-далеко ходят какие-то маленькие люди, и домишки леревни тоже маленькие, и лес отодвинулся вдаль, и круглая поляна, на которой стоит поселок, кажется такою громадною, почти безграничною.
Ан вон она, вся тут! - улыбнулся седой старик, взглянув на небольшую полянку.
Так вот и жизнь… Смолоду конца ей не видишь и краю… Ан вот она вся как на ладони, с начала и до самой вон той могилки, что облюбовал он себе в углу кладбища… И что ж, - слава те, господи! - пора на покой. Тяжелая дорога пройдена честно, а сырая земля - ему матьююю Скоро уж, скоро!..
Однако пора. Взглянув еще раз на звезды, Михеич поднялся, снял шапку, перекрестился и стал подбирать веревки от колоколов… Через минуту ночной воздух дрогнул от гулкого удара… Другой, третий, четвертый… один за другим наполняя чутко дремавшую предпраздничную ночь, полились властные, тягучие, звонкие и певучие тоны…
Звон смолк. В церкви началась служба. В прежние годы Михеич всегда спускался по лестнице вниз и становился в углу, у дверей, чтобы молиться и слушать пение. Но теперь он остался на своей вышке. Трудно ему; притом же он чувствовал какую-то истому. Он присел на скамейку и, слушая стихающий гул расколыхавшейся меди, глубоко задумался. О чем? Он сам едва ли мог бы ответить на этот вопрос… Колокольная вышка слабо освещалась его фонарем. Глухо гудящие колокола тонули во мраке; снизу, из церкви, по временам слабым рокотом доносилось пение, и ночной ветер шевелил веревки, привязанные к железным колокольным сердцам…
В отечественной науке художественные искания В.Г. Короленко традиционно вписывались в русло демократического направления русской литературы конца XIX начала XX столетия. Короленко был признан как писатель-гуманист, художественное своеобразие творческого наследия которого выдвинуло его в «первые ряды» русской литературы. Демократическая направленность, глубокий гуманизм, национально-историческая и социокультурная проблематика, романтизация образов, проникновенное лирическое начало – это черты художественного метода писателя, всё творчество которого было обращено к вопросам национального характера, острым проблемам исторического бытия нации.
Советское литературоведение видело в нём певца трудового народа, создателя образов бедных, но не раздавленных жизненными обстоятельствами, стойких и гордых борцов, жаждущих правды и стремящихся к «свету» [Айхенвальд Ю.И., Бялый Г.А., Катаев В.Б., Луначарский А.В., Пиксанов Н.К.].
Творчество писателя проникнуто пафосом духовного поиска, герои его произведений поставлены в ситуации, требующие от них принятия решения, связанного именно с проблемой нравственного выбора, исполнения своего человеческого долга, их отличает поиск и отчаянное, порой безрассудное стремление к свободе. Герои разные, в основном это люди из народа, далёкие от идеала в общепринятом смысле этого слова, однако характеры их овеяны пафосом романтики. Мотивами «вольной волюшки» проникнуты многие произведения писателя («Соколинец», «Без языка»), в которых герои отчаянно стремятся не только к свободе, но и к поиску «правильной жизни». Галерея народных образов выражает авторское представление о русском характере, главными чертами которого являются стихийность и апатия, свободолюбие и талантливость, правдоискательство и огромный душевный порыв. Несмотря на противоречивость качеств, носителями которых являются герои, типология характеров, выстроенная в художественном творчестве писателя, затрагивающая различные стороны народной жизни, содержит в себе некий положительный стержень, что в свою очередь позволяет рассматривать данные образы в контексте характерологических свойств русского национального характера.
Подобный взгляд на стержневые и противоречивые в своей основе свойства национального характера русского народа, а также предельно реалистическое изображение антиномии русского быта, вливается в богатую литературную традицию, начатую ещё в начале 50-х гг. XIX века И.С. Тургеневым, затем продолженную Н.С. Лесковым, Г.И. Успенским, И.А. Буниным в 70-90 гг. XIX столетия.
Однако иной вектор анализа художественного творчества писателя даёт основание говорить о мощной духовной традиции, связанной с христианской концепцией мира и человека, нашедшей отражение в произведениях В.Г. Короленко. Христианские мотивы и образы реализуются в образной символике, художественных деталях, психологическом портрете и пейзаже, на уровне сюжетно-композиционного построения некоторых произведений писателя, таких как цикл «Павловские очерки», рассказы «Старый звонарь», «Сон Макара».
Влияние христианства обусловило появление календарно-духовных текстов, процесс оформления которых начался в период Древнерусской литературы. Становление жанра святочного и пасхального рассказов имело свои подъёмы и спады, но уже в начале XIX века были сформированы ключевые разновидности текстов с пасхальным и святочным сюжетом, впоследствии художественно реализовавшиеся в контексте русской прозы . Дань этим жанрам отдали великие русские писатели: Ф.М. Достоевский, М.Е. Салтыков-Щедрин, Л.Н. Толстой, Н.С. Лесков, А.П. Чехов, В. Г. Короленко, Л. Андреев, И.А. Бунин. Это даёт основание мысли о том, что в литературе очень сильны христианские традиции, в значительной степени обогатившие творчество русских писателей, принадлежащих к демократическому направлению, глубокой вневременной проблематикой (М.Е. Салтыков-Щедрин, В.Г. Короленко).
В жанровую традицию календарно-духовных текстов вписываются рассказы В.Г. Короленко «Сон Макара» и «Старый звонарь». Однако тема «жизни и смерти во Христе» в полную мощь звучит в рассказе «Старый звонарь». Художественное своеобразие небольшого по объёму произведения Короленко необычайно глубоко по своей содержательно-смысловой составляющей. На первый взгляд сюжет предельно прост, так как в основу повествования положен небольшой эпизод из жизни героя, причём развитие сюжетного действия построено на переживании старым звонарём Михеечем праздника Светлого Христова Воскресения. Хронологические рамки также достаточно сжаты – это Великое повечерье, канун и наступление Пасхи. Несмотря на кажущуюся простоту сюжета, замкнутого в ограниченные временные координаты, в структуре художественного целого можно увидеть несколько пространственно-временных пластов, контаминирующих в себе «земное» и «сакральное» пространства (Землю/Небо), а также смешение временных координат «прошлого» и «настоящего». Начав с изображения Святого вечера, когда старый звонарь взбирается на колокольню, автор, используя приём ретроспективного повествования, выстраивает жизнеописание Михееча как духовно-нравственное восхождение по «лествице» ввысь к Небу. В самом начале текста даётся детское радостное восприятие мира «белокурого мальчонки» с разгоревшимися от радости и изумления глазами, впервые с «тятькой» взобравшегося на колокольню: «Внизу далеко-далеко ходят какие-то маленькие люди, и домишки деревни тоже маленькие, и лес отодвинулся вдаль, и круглая поляна, на которой стоит поселок, кажется такою громадною, почти безграничною» . Границы реального мира раздвигаются до масштабов безграничности, и в этом неземном пространстве есть кто-то «… особенный, высоко над землей машущий своими бесшумными крыльями» . Затем повествование набирает внутренний эмоциональный накал. Старик склоняет голову на грудь, душу наполняет непонятная истома и мысленному взору Михееча предстаёт картина пасхальной службы: «Мужики крестятся... Все знакомые лица и все-то покойники... Вот строгий облик отца; вот и старший брат истово крестится и вздыхает, стоя рядом с отцом. Вот и он сам, цветущий здоровьем и силой, полный бессознательной надежды на счастие, на радости жизни... Где оно, это счастие?.. Старческая мысль вспыхивает, как угасающее пламя, скользя ярким, быстрым лучом, освещающим все закоулки прожитой жизни... Непосильный труд, горе, забота... Где оно, это счастие? Тяжелая доля проведет морщины по молодому лицу, согнет могучую спину, научит вздыхать...» . Теперь он уже старик, задающийся мыслью о том «… что-то будет с ним через год? Бог знает..., а пока привел Бог еще раз встретить праздник» . Течение мысли старого звонаря даёт толчок развитию сюжетного действия, глубоко психологическое изображение процесса внутренних переживаний героя делают возможным раскрыть его внутренний мир, обнаружить сущностные свойства души, показать характер в своей основе глубоко христианский. Структурирующим принципом композиционного построения рассказа является приём композиционного параллелизма, позволяющий соотнести внутреннее состояние героя с пейзажем, созвучным не только его мыслям и переживаниям, но и мировосприятию в целом. В мировосприятии старого звонаря, мир, лежащий вокруг него, – деревенька, церковь, лес, речка, небо, звёзды – мир Божий: «Ему не нужно часов: божьи звезды скажут ему, когда придет время...» .
Внешний слой композиции, подзаголовок «Весенняя идиллия», глубоко символичен и многозначен, так как позволяет вписать данное произведение в русскую пасхальную традицию. Традиционно в мифопоэтике, да и в литературоведении в целом, весна всегда живое начало, дающее жизнь всему новому. Духовное обновление, радость, пробуждение человека к новому и светлому, надежда на спасение – это то, что символизирует собой праздник Святой Пасхи. Смерть старого звонаря символична и не нарушает торжества мироздания в Светлое Пасхальное Воскресение, ибо на Пасху по православной святоотеческой традиции Господь призывает к себе Избранных своих. Старый звонарь, прожив с Богом в душе всю жизнь, умирает в служении ему, благовестя о победе Спасителя над Смертью. «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек» .
Идея о том, что прожив жизнь во Христе, то и смерть во Христе не страшна, так как она не Смерть, а Жизнь, что находит подтверждение в 6-ой главе «Послания к Римлянам святого апостола Павла», где сказано: «Если же мы умерли со Христом, то веруем, что и жить будем с Ним, зная, что Христос воскреснув из мертвых, уже не умирает: смерть уже не имеет над ним власти» . В концепции христианской эсхатологии жизнь на земле – это преддверие к жизни «вечной», наступающей за порогом смерти физической. Начиная с детства, вся история жизни и смерти Михееча подана сквозь призму христианского мировидения, концептуально-важными аспектами которого являются такие, как нестяжание, беззлобие, неосуждение, переживание страданий людских как своих собственных, приятие мира в добре и зле. Старик много пережил, сам страдал и видел страдания других, хоронил родных, жену и детей. Его сердце переполнено болью, но мир зла и несправедливости не поколебал его душу: «Кипит-разгорается у Михеича сердце, а темные лики икон сурово глядят со стены на людское горе и на людскую неправду... «Бог вас суди, Бог суди!» – шепчет старик и поникает седою головой, и слезы тихо льются по старым щекам звонаря» .
Кольцевое обрамление рассказа позволяет сомкнуть его начало и конец в единый содержательно-смысловой узел. На колокольне, близко к Богу, где ангельские крылья в таком далёком теперь уже детстве ласково «трепали его волосёнки», жизненная судьба героя начинается и завершается. Старик, напрягая свои последние силы, в последний раз в своей жизни возвестил человечеству о Христе. Доносившееся с земли «Христо-о-с Воскресе из мертвых...» нашло горячий отзвук в «старческом сердце», переполняя его радостью принятия Христа. «Казалось, его переполненное старческое сердце перешло в мертвую медь, и звуки точно пели, трепетали, смеялись и плакали и, сплетаясь чудною вереницей, неслись вверх, к самому звездному небу» . В унисон этому горячему порыву человеческой души «… звезды вспыхивали ярче, разгорались, и звуки дрожали и лились, и вновь припадали к земле с любовною лаской... Большой бас громко вскрикивал и кидал властные, могучие тоны, оглашавшие небо и землю: «Христос Воскресе!» .
Смерть в Боге, которая даровалась звонарю – дар, ибо всю свою жизнь он совершал восхождение к Христу. Мотивно-образная организация текста (пасхальные мотивы и образ колокола) – осмысление жизни и смерти героя как свидетельство о Христе.
Христианская концепция смерти нашла яркое выражение в рассказе «Старый звонарь», так как вся история жизни и смерти героя исполнены присутствием Бога. «Сосредоточение силы Божией особенно бывает в разумном образе Божества – в человеке, именно в его сердце, исполненном веры, надежды и любви, как в фокусе; в нём отражается светом Своим Солнце правды » .
В.Г. Короленко
"СТАРЫЙ ЗВОНАРЬ (ВЕСЕННЯЯ ИДИЛИЯ)"
(отрывок)
Небольшое селение, приютившееся над дальней речкой, в бору, тонуло в том особенном сумраке, которым полны весенние звездные ночи, когда тонкий туман, подымаясь с земли, сгущает тени лесов и застилает открытые пространства серебристо-лазурною дымкой... Все тихо, задумчиво, грустно...
Церковь стоит на холмике в самой середине поселка... Скрипят ступени лестницы... Старый звонарь Михеич подымается на колокольню, и скоро его фонарик, точно взлетевшая в воздухе звезда, виснет в пространстве. Тяжело старику взбираться по крутой лестнице... Много уж раз встречал он весенний праздник, потерял счет и тому, сколько раз ждал урочного часа на этой самой колокольне. И вот привел Бог опять. Ему не нужно часов: Божьи звезды скажут ему, когда придет время...
Он вспоминает, как в первый раз с тятькой взобрался на эту колокольню... Господи Боже, как это давно... и как недавно! .. Он видит себя белокурым мальчонкой; глаза его разгорелись; ветер, - не тот, что подымает уличную пыль, а какой-то особенный, высоко над землею машущий своими безшумными крыльями, - развевает его волосенки...
Однако, пора. Взглянув еще раз на звезды, Михеич поднялся, снял шапку, перекрестился и стал подбирать веревки от колоколов... Через минуту ночной воздух дрогнул от гулкого удара... Другой, третий, четвертый... один за другим, наполняя чутко дремавшую предпраздничную ночь, полились властные, тягучие, звенящие и поющие тоны... Звон смолк. В церкви началась служба В прежние годы Михеич всегда спускался по лестнице вниз и становился в углу, у дверей, чтобы молиться и слушать пение. Но теперь он остался на своей вышке... Глухо гудящие колокола тонули во мраке; внизу, из церкви, по временам слабым рокотом доносилось пение, и ночной ветер шевелил веревки, привязанные к железным колокольным сердцам...
"Михеич, а Михеич!.. Что ж ты, али заснул?" -- кричат ему снизу.
"Ась? -- откликнулся старик и быстро вскочил на ноги.-- Господи! неужто и вправду заснул? Не было еще экаго сраму!.."
И Михеич быстро, привычною рукой, хватает веревки. Внизу, точно муравейник, движется мужичья толпа; хоругви бьются в воздухе, поблескивая золотистою парчой... Вот обошли крестным ходом вокруг церкви, и до Михеича доносится радостный клич: "Христос воскресе из мертвых!" И отдается этот клич волною в старческом сердце... И кажется Михеичу, что ярче вспыхнули в темноте огни восковых свечей, и сильней заволновалась толпа и забились хоругви, и проснувшийся ветер подхватил волны звуков и широкими взмахами понес их ввысь, сливая с громким, торжественным звоном...
Никогда еще так не звонил старый Михеич. Казалось, его переполненное старческое сердце перешло в мертвую медь, и звуки точно пели и трепетали, смеялись и плакали, и, сплетаясь чудною вереницей, неслись вверх, к самому звездному небу. И звезды вспыхивали ярче, разгорались, а звуки дрожали и лились, и вновь припадали к земле с любовною лаской... Большой бас громко вскрикивал и кидал властные, могучие тоны, оглашавшие небо и землю: "Христос Воскресе!" И два тенора вздрагивая от поочередных ударов железных сердец, подпевали ему радостно и звонко: "Христос Воскресе!" А два самые маленькие дисканта, точно торопясь, чтобы не отстать, вплетались между больших и радостно, точно малые ребята пели вперегонку: "Христос Воскресе!" И казалось, старая колокольня дрожит и колеблется, и ветер, обвевающий лицо звонаря, трепещет могучими крыльями и вторит: "Христос Воскресе!" И старое сердце забыло про жизнь, полную забот и обиды".
Стемнело.
Небольшое селение, приютившееся над дальнею речкой, в бору, тонуло в том особенном сумраке, которым полны весенние звездные ночи, когда тонкий туман, подымаясь с земли, сгущает тени лесов и застилает открытые пространства серебристо-лазурною дымкой… Все тихо, задумчиво, грустно.
Село тихо дремлет.
Убогие хаты чуть выделяются темными очертаниями; кое-где мерцают огни; изредка скрипнут ворота; залает чуткая собака и смолкнет; порой из темной массы тихо шумящего леса выделяются фигуры пешеходов, проедет всадник, проскрипит телега. То жители одиноких лесных поселков собираются в свою церковь встречать весенний праздник.
Церковь стоит на холмике, в самой середине поселка. Окна её светят огнями. Колокольня - старая, высокая, темная - тонет вершиной в лазури.
Скрипят ступени лестницы… Старый звонарь Михеич поднимается на колокольню, и скоро его фонарик, точно взлетевшая в воздухе звезда, виснет в пространстве.
Тяжело старику взбираться по крутой лестнице. Не служат уже старые ноги, поизносился он сам, плохо видят глаза… Пора уж, пора старику на покой, да бог не шлет смерти. Хоронил сыновей, хоронил внуков, провожал в домовину старых, провожал молодых, а сам все еще жив. Тяжело!.. Много уж раз встречал он весенний праздник, потерял счет и тому, сколько раз ждал урочного часа на этой самой колокольне. И вот привел бог опять…
Старик подошел к пролету колокольни и облокотиося на перила. внизу вокруг церкви маячили в темноте могилы сельского кладбища; старые кресты как будто охраняли их распростертыми руками. Кое-где склонялись над ними березы, еще не покрытые листьями… Оттуда, снизу, несся к Михеичу ароматный запах молодых почек и веяло грустным спокойствием вечного сна…
Что-то будет с ним через год? взберется ли он опять сюда, на вышку, под медный колокол, чтобы гулким ударом разбудить чутко дремлющую ночь, или будет лежать… вон там, в темном уголке кладбища, под крестом? Бог знает… Он готов, а пока привел бог еще раз встретить праздник. "Слава те, господи!" - шепчут старческие уста привычную формулу, и Михеич смотрит вверх на горящее миллионами огней звездное небо и крестится…
Михеич, а Михеич! - овет его снизу дребезжащий, тоже старческий голос. Древний годами дьячок смотрит вверх на колокольню, даже приставляет ладонь к моргающим и слезящимся глазам, но все же не видит Михеича.
Что тебе? Здесь я! - отвечает звонарь, склоняясь со своей колокольни. - Аль не видишь?
Не вижу… А не пора ли вдарить? По-твоему, как?
Оба смотрят на звезды. Тысячи божьих огней мигают на них с высоты. Пламенный "Воз" поднялся уже высоко… Михеич соображает:
Нет еще, погоди мало… Знаю ведь…
Он знает. Ему не нужно часов: божьи звезды скажут ему, когда придет время… Земля и небо, и белое облако, тихо плывущее в лазури, и темный бор, невнятно шепчущий внизу, и плеск невидимой во мраке речки - все это ему знакомо, все это ему родное… Недаром здесь прожита целая жизнь…
Перед ним оживает далекое прошлое… Он вспоминает, как в первый раз он с тятькой взобрался на эту колокольню… Господи боже, как это давно и… как недавно!.. Он видит себя белокурым мальчонком; глаза его разгорелись; ветер, - но не тот, что подымает уличную пыль, а какой-то особенный, высоко над землей машущий своими бесшумными крыльями, - развевает его волосенки… Внизу далеко-далеко ходят какие-то маленькие люди, и домишки леревни тоже маленькие, и лес отодвинулся вдаль, и круглая поляна, на которой стоит поселок, кажется такою громадною, почти безграничною.
Ан вон она, вся тут! - улыбнулся седой старик, взглянув на небольшую полянку.
Так вот и жизнь… Смолоду конца ей не видишь и краю… Ан вот она вся как на ладони, с начала и до самой вон той могилки, что облюбовал он себе в углу кладбища… И что ж, - слава те, господи! - пора на покой. Тяжелая дорога пройдена честно, а сырая земля - ему матьююю Скоро уж, скоро!..
Однако пора. Взглянув еще раз на звезды, Михеич поднялся, снял шапку, перекрестился и стал подбирать веревки от колоколов… Через минуту ночной воздух дрогнул от гулкого удара… Другой, третий, четвертый… один за другим наполняя чутко дремавшую предпраздничную ночь, полились властные, тягучие, звонкие и певучие тоны…
Звон смолк. В церкви началась служба. В прежние годы Михеич всегда спускался по лестнице вниз и становился в углу, у дверей, чтобы молиться и слушать пение. Но теперь он остался на своей вышке. Трудно ему; притом же он чувствовал какую-то истому. Он присел на скамейку и, слушая стихающий гул расколыхавшейся меди, глубоко задумался. О чем? Он сам едва ли мог бы ответить на этот вопрос… Колокольная вышка слабо освещалась его фонарем. Глухо гудящие колокола тонули во мраке; снизу, из церкви, по временам слабым рокотом доносилось пение, и ночной ветер шевелил веревки, привязанные к железным колокольным сердцам…
Старик опустил на грудь свою седую голову, в которой роились бессвязные представления. "Тропарь поют!" - думает он и видит себя тоже в церкви. На клиросе заливаются десятки детских голосов; старенький священник, покойный отец Наум, "возглашает" дрожащим голосом возгласы; сотни мужичьих голов, как спелые колосья от ветру, нагибаются и вновь подымаются… Мужики крестятся… Все знакомые лица, и все-то покойники… Вот строгий облик отца; вот и старший брат истово крестится и вздыхает, стоя рядом с отцом. вот и он сам, цветущий здоровьем и силой, полный бессознательной надежды на счастие, на радости жизни… Где оно, это счастие?.. Старческая жизнь вспыхивает, как угасающее пламя, скользя ярким, быстрым лучом, освещающаим все закоулки прожитой жизни… Непосильный труд, горе, забота… Где оно, это счастие? Тяжелая доля проведет морщины по молодому лицу, согнет могучую спину, научит вздыхать, как и старшего брата…
Но вот налево, среди деревенских баб, смиренно склонив голову, стоит его "молодица". Добрая была баба, царствие небесное! И много же приняла муки, сердешная… Нужда, да работа, да неисходное бабье горе иссушат красивую молодицу; потускнеют глаза, и выражение вечного тупого испуга перед неожиданными ударами жизни заменит заменит величавую красоту… Да где ее счастье?.. Один остался у них сын, надежда и радость, и того осилила людская неправда…
А вот и он, богатый ворог, бьет земные поклоны, замаливая кровавые сиротские слезы; торопливо взмахивает он на себя крестное знамение, и падает на колени, и стукает лбом… И кипит-разгорается у Михеича сердце, а темные лики икон сурово глядят со стены на людское горе и на людскую неправду…
Все это прошло все это там, назади… А теперь весь мир для него - это темная вышка, где ветер гудит в темноте, шевеля колокольными веревками… "Бог вас суди, бог суди!" - шепчет старик и поникает седою головой, и слезы тихо льются по старым щекам звонаря…
Михеич, а Михеич!.. Что ж ты, али заснул? - кричат ему снизу.
Ась? - откликнулся старик и быстро вскочил на ноги. - Господи! Неужто и вправду заснул? Не было еще экого сраму!..
И Михеич быстро, привычною рукой хватает веревки. Внизу, точно муравейник, движется мужичья толпа: хоругви бьются в воздухе, поблескивая золотистою парчой… Вот обошли крестным ходом вокруг церкви, и до Михеича доносится радостный клич:
Христо-о-с воскресе из мерт-вых…
И отдается этот клич волною в старцеском сердце…
И кажется Михеичу, что ярче вспыхнули в темноте огни восковых свечей, и сильней заволновалась толпа, и забились хоругви, и проснувшийся ветер подхватил волны звуков и широкими взмахами понес их ввысь, сливаясь с громким торжественным звоном…
Никогда еще так не звонил старый Михеич.
Казалось, его переполненное старческое сердце перешло в мертвую медь, и звуки точно пели, трепетали, смеялись и плакали и, сплетаясь чудною вереницей, неслись вверх, к самому звездному небу. И звезды вспыхивали ярче, разгорались, и звуки дрожали и лились, и вновь припадали к земле с любовною лаской…
Небольшое селение, приютившееся над дальней речкой, в бору, тонуло в том особенном сумраке, которым полны весенние звездные ночи, когда тонкий туман, подымаясь с земли, сгущает тени лесов и застилает открытые пространства серебристо-лазурною дымкой... Все тихо, задумчиво, грустно...
Церковь стоит на холмике в самой середине поселка... Скрипят ступени лестницы... Старый звонарь Михеич подымается на колокольню, и скоро его фонарик, точно взлетевшая в воздухе звезда, виснет в пространстве. Тяжело старику взбираться по крутой лестнице... Много уж раз встречал он весенний праздник, потерял счет и тому, сколько раз ждал урочного часа на этой самой колокольне. И вот привел Бог опять. Ему не нужно часов: Божьи звезды скажут ему, когда придет время...
Он вспоминает, как в первый раз с тятькой взобрался на эту колокольню... Господи Боже, как это давно... и как недавно! .. Он видит себя белокурым мальчонкой; глаза его разгорелись; ветер, - не тот, что подымает уличную пыль, а какой-то особенный, высоко над землею машущий своими безшумными крыльями, - развевает его волосенки...
Однако, пора. Взглянув еще раз на звезды, Михеич поднялся, снял шапку, перекрестился и стал подбирать веревки от колоколов... Через минуту ночной воздух дрогнул от гулкого удара... Другой, третий, четвертый... один за другим, наполняя чутко дремавшую предпраздничную ночь, полились властные, тягучие, звенящие и поющие тоны... Звон смолк. В церкви началась служба В прежние годы Михеич всегда спускался по лестнице вниз и становился в углу, у дверей, чтобы молиться и слушать пение. Но теперь он остался на своей вышке... Глухо гудящие колокола тонули во мраке; внизу, из церкви, по временам слабым рокотом доносилось пение, и ночной ветер шевелил веревки, привязанные к железным колокольным сердцам...
"Михеич, а Михеич!.. Что ж ты, али
заснул?" -- кричат ему снизу.
"Ась? -- откликнулся старик и быстро вскочил на ноги.--
Господи! неужто и вправду заснул? Не было еще экаго сраму!.."
И Михеич быстро,
привычною рукой, хватает веревки. Внизу, точно муравейник, движется мужичья толпа;
хоругви бьются в воздухе, поблескивая золотистою парчой... Вот обошли крестным ходом
вокруг церкви, и до Михеича доносится радостный клич: "Христос воскресе из мертвых!" И
отдается этот клич волною в старческом сердце... И кажется Михеичу, что ярче вспыхнули
в темноте огни восковых свечей, и сильней заволновалась толпа и забились хоругви, и
проснувшийся ветер подхватил волны звуков и широкими взмахами понес их ввысь,
сливая с громким, торжественным звоном...
Никогда еще так не звонил старый Михеич. Казалось, его переполненное старческое сердце перешло в мертвую медь, и звуки точно пели и трепетали, смеялись и плакали, и, сплетаясь чудною вереницей, неслись вверх, к самому звездному небу. И звезды вспыхивали ярче, разгорались, а звуки дрожали и лились, и вновь припадали к земле с любовною лаской... Большой бас громко вскрикивал и кидал властные, могучие тоны, оглашавшие небо и землю: "Христос Воскресе!" И два тенора вздрагивая от поочередных ударов железных сердец, подпевали ему радостно и звонко: "Христос Воскресе!" А два самые маленькие дисканта, точно торопясь, чтобы не отстать, вплетались между больших и радостно, точно малые ребята пели вперегонку: "Христос Воскресе!" И казалось, старая колокольня дрожит и колеблется, и ветер, обвевающий лицо звонаря, трепещет могучими крыльями и вторит: "Христос Воскресе!" И старое сердце забыло про жизнь, полную забот и обиды".
