«Очарованный принц » — вторая часть дилогии Леонида Соловьёва «Повесть о Ходже Насреддине », написанная около 1950 года. Впервые опубликована в 1956 году, а в 1966 году дилогия была опубликована в одной книге, под общим названием «Повесть о Ходже Насреддине». Выдержала множество переизданий, переведена на многие языки мира.
В 1959 году книга была экранизирована под названием «Насреддин в Ходженте, или Очарованный принц».
Сюжет книги «Очарованный принц
»:
События второй книги начинаются несколько лет спустя после приключений, описанных в первой книге. Ходжа Насреддин живёт в Ходженте под чужим именем, с женой и семью сыновьями, но мечтает ещё хоть раз побродить по свету. Престарелый дервиш-философ узнаёт его и умоляет помочь исправить совершённый некогда дервишем непростительный грех — он проиграл в кости горное озеро близ Ферганы свирепому кровопийце Агабеку, и тот теперь жестоко угнетает соседних крестьян, нуждающихся в воде. За философскими рассуждениями дервиш пропускает срок дозволенных ему разговоров, и Насреддин не успел выяснить, где точно находится озеро. Тем не менее, он не колеблясь отправляет семью к родственникам и пускается в путь на верном ишаке.
Вскоре его компаньоном становится одноглазый вор, которого, как и дервиша, мучает совесть. Пять лет тому назад он разграбил в Коканде подарки, традиционно выставляемые детям перед праздником в честь местного праведника Турахона. Дух Турахона явился к вору во сне и проклял его; с тех пор душа его не знает покоя, и он заклинает Насреддина помочь ему заслужить прощение.
Прибыв в Коканд как раз в канун праздника Турахона, путники стали свидетелем того, как бессовестный меняла Рахимбай обманул и ограбил нищую вдову, мать троих детей, которая хотела продать последние оставшиеся ценности. Насреддин даёт себе клятву наказать подлеца и вернуть вдове её деньги. Вор, как и в прежние годы, сажает черенок розы у гробницы Турахона и заклинает дух праведника дать ростку расцвести в знак прощения. До сих пор посаженные им кустики неизменно засыхали.
После серии приключений компаньоны становятся обладателями десяти тысяч таньга, которые потратили на праздничные подарки кокандским детям, из них три тысячи и богатые дары достались сыновьям бедной вдовы. Перед отъездом компаньоны навещают гробницу Турахона и потрясены видом роскошного розового куста; счастливый вор возносит благодарственную молитву Турахону. Насреддин понял, что «чудо» сотворил добрый старый хранитель гробницы; в разговоре с ним он узнаёт наконец, как найти Агабека.
Несколько дней спустя друзья достигли цели — горного посёлка Чорак, вотчины негодяя Агабека. Там они узнают, что за весенний полив хозяин озера потребовал себе в жёны юную красавицу Зульфию, возлюбленную Саида, или четыре тысячи таньга. Насреддин посылает одноглазого обратно в Коканд, приказав раздобыть эту сумму, но без воровства. Не без труда, одноглазый находит выход: он забирается к Рахимбаю и уносит присвоенные жирным менялой драгоценности вдовы, а заодно халат и саблю Камильбека, некстати посетившего жену купца. Драгоценности Насреддин подкладывает на поле отца Зульфии, чтобы тот быстро обнаружил этот «клад». Девушка спасена, крестьяне получили воду, чудесное спасение крестьяне приписали Турахону, а бывший вор совершил тем самым ещё один подвиг во имя Турахона.
Тем временем, сам Насреддин входит в доверие к Агабеку и даже становится хранителем озера. Ведёт он себя таинственно; подозрительный Агабек тайком наблюдает за Насреддином и видит удивительную сцену: новый слуга подобострастно ухаживает за своим ишаком, называя его принцем и будущим египетским султаном, кормит лучшими лепёшками и абрикосами. После возвращения вора наступает время решающего спектакля — Агабек выслушивает сказку о заколдованном принце, превращённом в ишака, для убедительности ему после колдовских манипуляций показывают вора в драгоценном халате Камильбека. Лжепринц предлагает Агабеку должность визиря и главного хранителя египетской казны, тот в предвкушении такой карьеры меняет доходное озеро вместе с домом на ишака (нелепо малая цена) и покидает Чорак вместе с «принцем». Насреддин передаёт озеро общине в коллективное пользование, обменяв его на воробья, который одинаково вредил всем крестьянам (принадлежал «всем сообща и никому в отдельности»).
В этом месте автор поместил небольшой вставной рассказ о детстве Насреддина.
Усадьбу Агабека Насреддин передал Саиду и Зульфии как свадебный подарок. Вернувшись в Коканд, он выручает ишака и возвращает вдове её драгоценности. Агабека местные стражи закона за странные речи об ишаках и принцах избили и ограбили дочиста. Бывший вор поселился при усыпальнице Турахона, а Ходжа Насреддин вернулся к семье. Дервиш, как оказалось, уже скончался, но, ко всеобщему удивлению, с радостным лицом, зная, что его прегрешение исправлено.
Леонид Соловьев. Повесть о Ходже Насреддине 2. Очарованный принц
"Очарованный принц" - вторая аудиокнига дилогии о Ходже Насреддине. Была написана Леонидом Соловьевым в лагере, где писатель сидел по обвинению в подготовке террористического акта.
В этой аудиокниге беззаботный бродяга и мудрец продолжает бороться с несправедливостью и пороком, неизменно становясь на сторону слабых и угнетенных. Он претворяет в жизнь хитрый замысловатый план, дабы справедливость была восстановлена, и зло получило по заслугам.
Леонид Соловьев. Очарованный принц. Аудиокнига 1 часть
Леонид Соловьев. Очарованный принц. Аудиокнига 2 часть
Время звучания: 14:40:27
Издательство: Нигде не купишь
Книгу Леонид Соловьев. Повесть о Ходже Насреддине 2. Очарованный принц читает Ирина Воробьёва
Насреддин в Ходженте или Очарованный принц. Фильм 1959 года
Интересный фильм, в котором от книги Соловьёва осталось, к сожалению, довольно мало. Действие происходит в Ходженте. Канва второй части про очарованного принца изменена до не узнаваемости, сам принц становится реальным персонажем, глуповатым наследником хана, а в Ходженте почему-то обнаруживается свой хан. Агабек и Чорак отсутствую напрочь. Зато много анекдотических вставок из первой части книги, отсылок к анекдотам и, помимо Багдадского вора, присутствует даже Али-баба.
Ходжа Насреддин прибывает в город Ходжент и знакомится с Багдадским вором. Вместе они собираются освободить сорок невольниц. Насреддин при помощи хитрости, интриг и помощи главаря разбойников Али-Бабы подвергают казни правителей Ходжента и освобождают из плена Очарованного принца .В ролях:
Гурген Тонунц — Ходжа Насреддин
Сталина Азаматова — Зумрад
Марат Арипов — Багдадский вор
Абдульхайр Касымов
Мухамеджан Касымов
Дильбар Касымова — жена Насреддина
Тахир Сабиров — очарованный принц
Шамси Джураев — Комилбек
Леонид Соловьев. Повесть о Ходже Насреддине. Книга вторая. Очарованный принц
Скачать книгу " Очарованный принц" (322k) в формате:было на нем, и он горделиво сиял, стоя рядом со своим серым собратом, старинным
и верным спутником Ходжи Насреддина в скитаниях. Но серый ишак ничуть не
смущался столь блистательным соседством, спокойно жевал зеленый сочный клевер и
даже отталкивал своей мордой морду белого ишака, как бы давая этим понять, что,
несмотря на бесспорное превосходство в масти, белый ишак далеко еще не имеет
перед Ходжой Насреддином таких заслуг, какие имеет он, серый ишак.
Кузнецы притащили переносный горн и подковали тут же обоих ишаков,
седельники подарили два богатых седла: отделанное бархатом – для Ходжи
Насреддина и отделанное серебром – для Гюльджан. Чайханщики принесли два чайника
и две китайские наилучшие пиалы, оружейник – саблю знаменитой стали гурда, чтобы
Ходже Насреддину было чем обороняться в пути от разбойников; коверщики принесли
попоны, арканщики – волосяной аркан, который, будучи растянут кольцом вокруг
спящего, предохраняет от укуса ядовитой змеи, ибо змея, накалываясь на жесткие
волосинки, не может переползти через него.
Принесли свои подарки ткачи, медники, портные, сапожники; вся Бухара, за
исключением мулл, сановников и богачей, собирала в путь своего Ходжу Насреддина.
Гончары стояли в стороне печальные: им нечего было подарить. Зачем человеку
нужен в дороге глиняный кувшин, когда есть медный, подаренный чеканщиками?
– Кто это говорит, что мы, гончары, ничего не подарили Ходже Насреддину? А
разве его невеста, эта прекрасная девушка, не происходит из славного и
знаменитого сословия бухарских гончаров?
Гончары закричали и зашумели, приведенные в полное восхищение словами
старика. Потом они дали от себя Гюльджан строгое наставление – быть Ходже
Насреддину верной, преданной подругой, дабы не уронить славы и чести
сословия.
– Близится рассвет, – обратился Ходжа Насреддин к народу. – Скоро откроют
городские ворота. Мы с моей невестой должны уехать незаметно, если же вы пойдете
нас провожать, то стражники, вообразив, что все жители Бухары решили покинуть
город и переселиться на другое место, закроют ворота и никого не выпустят.
Поэтому – расходитесь по домам, о жители Благородной Бухары, пусть будет спокоен
ваш сон, и пусть никогда не нависают над вами черные крылья беды, и пусть дела
ваши будут успешны. Ходжа Насреддин прощается с вами! Надолго ли? Я не знаю и
сам…
На востоке уже начала протаивать узкая, едва заметная полоска. Над водоемом
поднимался легкий пар. Народ начал расходиться, люди гасили факелы, кричали,
прощаясь:
– Добрый путь. Ходжа Насреддин! Не забывай свою родную Бухару!
Особенно трогательным было прощание с кузнецом Юсупом и чайханщиком Али.
Толстый чайханщик не мог удержаться от слез, которые обильно увлажнили его
красные полные щеки.
До открытия ворот Ходжа Насреддин пробыл в доме Нияза, но как только первый
муэдзин протянул над городом печально звенящую нить своего голоса – Ходжа
Насреддин и Гюльджан тронулись в путь. Старик Нияз проводил их до угла, – дальше
Ходжа Насреддин не позволил, и старик остановился, глядя вслед им влажными
глазами, пока они не скрылись за поворотом. Прилетел легкий утренний ветерок и
начал хлопотать на пыльной дороге, заботливо заметая следы.
Нияз бегом пустился домой, торопливо поднялся на крышу, откуда было видно
далеко за городскую стену, и, напрягая старые глаза, смахивая непрошеные слезы,
долго смотрел на бурое, сожженное солнцем взгорье, по которому вилась, уходя за
тридевять земель, серая лента дороги. Он долго ждал, в его сердце начала
закрадываться тревога: уж не попались ли Ходжа Насреддин и Гюльджан в руки
стражников? Но вот, присмотревшись, старик различил вдали два пятна – серое и
белое: они все удалялись, все уменьшались, потом серое пятно исчезло, слившись
со взгорьем, а белое виднелось еще долго, то пропадая в лощинах и впадинах, то
показываясь опять. Наконец и оно исчезло, растворилось в поднимающемся мареве.
Начинался день, и начинался зной. А старик, не замечая зноя, сидел на крыше в
горькой задумчивости, его седая голова тряслась, и душный комок стоял в горле.
Он не роптал на Ходжу Насреддина и свою дочку, он желал им долгого счастья, но
ему было горько и больно думать о себе, – теперь совсем опустел его дом, и
некому скрасить звонкой песней и веселым смехом его одинокую старость. Подул
жаркий ветер, всколыхнул листву виноградника, взвихрил пыль, задел крылом
горшки, что сушились на крыше, и они зазвенели жалобно, тонко, протяжно, словно
бы и они грустили о покинувших дом…
Нияз очнулся, услышав какой-то шум за спиной, оглянулся: к нему на крышу
поднимались по лестнице один за другим три брата, все – молодец к молодцу, и все
– гончары. Они подошли и склонились перед стариком в поклонах, преисполненные
глубочайшего уважения.
– О почтенный Нияз! – сказал старший из них. – Твоя дочка ушла от тебя за
Ходжой Насреддином, но ты не должен горевать и роптать, ибо таков вечный закон
земли, что зайчиха не живет без зайца, лань не живет без оленя, корова не живет
без быка и утка не живет без селезня. А разве девушка может прожить без верного
и преданного друга, и разве не парами сотворил аллах все живущее на земле,
разделив даже хлопковые побеги на мужские и женские. Но, чтобы не была черной
твоя старость, о почтенный Нияз, решили мы все трое сказать тебе следующее: тот,
кто породнился с Ходжой Насреддином, тот породнился со всеми жителями Бухары, и
ты, о Нияз, породнился отныне с нами. Тебе известно, что прошлой осенью мы,
скорбя и стеная, похоронили нашего отца и твоего друга, почтеннейшего Усмана
Али, и ныне у нашего очага пустует место, предназначенное для старшего, и мы
лишены ежедневного счастья почтительно созерцать белую бороду, без которой, как
равно и без младенческого крика, дом считается наполовину пустым, ибо хорошо и
спокойно бывает на душе у человека только тогда, когда он находится посередине
между тем, обладающим бородою, кто дал ему жизнь, и между тем, лежащим в
колыбели, которому он сам дал жизнь. И поэтому, о почтенный Нияз, мы просим тебя
преклонить слух к нашим словам, и не отвергать нашей просьбы, и войти в наш дом,
занять у нашего очага место, предназначенное для старшего, и быть нам всем троим
за отца, а нашим детям за дедушку.
Братья просили так настойчиво, что Нияз не мог отказаться: он вошел к ним в
дом и был принят с великим почтением. Так на старости лет он за свою честную и
чистую жизнь был вознагражден самой большой наградой, какая только существует на
земле для мусульманина: он стал Нияз-бобо, то есть дедушка, глава большой семьи,
в которой у него было четырнадцать внуков, и взор его мог наслаждаться
беспрерывно, переходя с одних розовых щек, измазанных тутовником и виноградом,
на другие, не менее грязные. И слух его с тех пор никогда не был удручаем
тишиною, так что ему с непривычки приходилось даже иной раз тяжеленько и он
удалялся в свой старый дом отдохнуть и погрустить о таких близких его сердцу и
таких далеких, ушедших неизвестно куда… В базарные дни он отправлялся на площадь
и расспрашивал караванщиков, прибывших в Бухару со всех концов земли: не
встретились ли им по дороге два путника – мужчина, под которым серый ишак, и
женщина на белом ишаке без единого темного пятнышка? Караванщики морщили свои
загорелые лбы, отрицательно качали головами: нет, такие люди им по дороге не
попадались.
Ходжа Насреддин, как всегда, исчез бесследно, чтобы вдруг объявиться там,
где его совсем не ожидают.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ, которая могла бы послужить началом для новой книги
Я совершил семь путешествий, и про каждое путешествие есть удивительный
рассказ, который смущает умы.
"Тысяча и одна ночь"
И он объявился там, где его совсем не ожидали. Он объявился в Стамбуле.
Это произошло на третий день по получении султаном письма от эмира
бухарского. Сотни глашатаев разъезжали по городам и селениям , оповещая
народ о смерти Ходжи Насреддина. Обрадованные муллы дважды в день, утром и
вечером, оглашали в мечетях эмирское письмо и возносили благодарность аллаху.
Султан пировал во дворцовом саду, в прохладной тени тополей, орошаемых
влажной пылью фонтанов. Вокруг теснились визири, мудрецы, поэты и прочая
дворцовая челядь, жадно ожидавшая подачек.
Черные рабы двигались вереницами с дымящимися подносами, кальянами и
кувшинами в руках. Султан был в очень хорошем расположении духа и беспрерывно
шутил.
– Почему сегодня, несмотря на такую жару, в воздухе чувствуется сладостная
легкость и благоухание? – лукаво прищурившись, спрашивал он мудрецов и поэтов. –
Кто из вас достойно ответит на наш вопрос?
И они, кидая умильные взгляды на кошелек в его руках, отвечали:
– Дыхание нашего сиятельного повелителя насытило воздух сладостной
легкостью, а благоухание распространилось потому, что душа нечестивого Ходжи
Насреддина перестала наконец источать свой гнусный смрад, отравляющий ранее весь
мир.
В стороне, наблюдая за порядком, стоял охранитель спокойствия и благочестия
в Стамбуле – начальник стражи, отличавшийся от своего достойного бухарского
собрата Арсланбека разве только еще большей свирепостью да необычайной худобой,
каковые качества сопутствовали в нем друг другу, что было давно замечено
жителями Стамбула, и они еженедельно с тревогой в глазах расспрашивали дворцовых
банщиков о состоянии почтенных телес начальника, – если сведения были зловещими,
то все жители, обитавшие близ дворца, прятались по домам и без крайней
необходимости не выходили никуда до следующего банного дня. Так вот, этот самый
приводящий в трепет начальник стоял в стороне; его голова, увенчанная чалмой,
торчала на длинной и тонкой шее, как на шесте (многие жители Стамбула затаенно
вздохнули бы, услышав такое сравнение!).
Все шло очень хорошо, ничто не омрачало праздника и не предвещало беды.
Никто и не заметил дворцового надзирателя, который, привычно и ловко
проскользнув между придворными, подошел к начальнику стражи, что-то шепнул ему.
Начальник вздрогнул, переменился в лице и торопливыми шагами вышел вслед за
надзирателем. Через минуту он вернулся – бледный, с трясущимися губами.
Расталкивая придворных, он подошел к султану и в поклоне сломался перед ним
пополам:
– О великий повелитель!..
– Что там еще? – недовольно спросил султан. – Неужели ты даже в такой день
не можешь удержать при себе свои палочные и тюремные новости? Ну, говори скорей!
– О сиятельный и великий султан, язык мой отказывается…
Султан встревожился, сдвинул брови. Начальник стражи полушепотом закончил:
– Он – в Стамбуле!
– Кто? – глухо спросил султан, хотя сразу понял, о ком идет речь.
– Ходжа Насреддин!
Начальник стражи тихо произнес это имя, но придворные имеют чуткий слух; по
всему саду зашелестело:
– Ходжа Насреддин! Он – в Стамбуле!.. Ходжа Насреддин в Стамбуле!
– Откуда ты знаешь? – спросил султан; голос его был хриплым. – Кто сказал
тебе? Возможно ли это, если мы имеем письмо эмира бухарского, в котором он своим
царственным словом заверяет нас, что Ходжа Насреддин больше не пребывает в
живых.
Начальник стражи подал знак дворцовому надзирателю, и тот подвел к султану
какого-то человека с плоским носом на рябом лице, с желтыми беспокойными
глазами.
– О повелитель! – пояснил начальник стражи. – Этот человек долго служил
шпионом при дворце эмира бухарского и очень хорошо знает Ходжу Насреддина. Потом
этот человек переехал в Стамбул, и я взял его на должность шпиона, в каковой
должности он состоит и сейчас.
– Ты видел его? – перебил султан, обращаясь к шпиону. – Ты видел
собственными глазами? Шпион ответил утвердительно.
– Но ты, может быть, обознался?
Шпион ответил отрицательно. Нет, он не мог обознаться. И рядом с Ходжой
Насреддином ехала какая-то женщина на белом ишаке.
– Почему же ты не схватил его сразу? – воскликнул султан. – Почему ты не
предал его в руки стражников?
– О сиятельный повелитель! – ответил шпион и повалился, дрожа, на колени. –
В Бухаре я попал однажды в руки Ходжи Насреддина, и если бы не милость аллаха,
то не ушел бы от него живым. И когда я сегодня увидел его на улицах Стамбула, то
зрение мое помутилось от страха, а когда я очнулся, то он уже исчез.
– Таковы твои шпионы! – воскликнул султан, блеснув глазами на согнувшегося
начальника стражи. – Один только вид преступника приводит их в трепет!
Он оттолкнул ногой рябого шпиона и удалился в свои покои, сопровождаемый
длинной цепью черных рабов.
Визири, сановники, поэты и мудрецы тревожно гудящей толпой устремились к
выходу.
Через пять минут в саду никого не осталось, кроме начальника стражи,
который, глядя в пустоту остановившимися мутными глазами, бессильно опустился на
мраморный край водоема и долго сидел, внимая в одиночестве тихому плеску и смеху
фонтанов. И казалось, он в одно мгновение так похудел и высох, что если бы
жители Стамбула увидели его, то бросились бы врассыпную кто куда, не подбирая
Жители Бухары достойно проводили Ходжу Насреддина. Караван-сарайщики привели для невесты белого, как хлопок, ишака; ни одного темного пятнышка не было на нем, и он горделиво сиял, стоя рядом со своим серым собратом, старинным и верным спутником Ходжи Насреддина в скитаниях. Но серый ишак ничуть не смущался столь блистательным соседством, спокойно жевал зеленый сочный клевер и даже отталкивал своей мордой морду белого ишака, как бы давая этим понять, что, несмотря на бесспорное превосходство в масти, белый ишак далеко еще не имеет перед Ходжой Насреддином таких заслуг, какие имеет он, серый ишак.
Кузнецы притащили переносный горн и подковали тут же обоих ишаков, седельники подарили два богатых седла: отделанное бархатом — для Ходжи Насреддина и отделанное серебром — для Гюльджан. Чайханщики принесли два чайника и две китайские наилучшие пиалы, оружейник — саблю знаменитой стали гурда, чтобы Ходже Насреддину было чем обороняться в пути от разбойников; коверщики принесли попоны, арканщики — волосяной аркан, который, будучи растянут кольцом вокруг спящего, предохраняет от укуса ядовитой змеи, ибо змея, накалываясь на жесткие волосинки, не может переползти через него.
Принесли свои подарки ткачи, медники, портные, сапожники; вся Бухара, за исключением мулл, сановников и богачей, собирала в путь своего Ходжу Насреддина.
Гончары стояли в стороне печальные: им нечего было подарить. Зачем человеку нужен в дороге глиняный кувшин, когда есть медный, подаренный чеканщиками?
— Кто это говорит, что мы, гончары, ничего не подарили Ходже Насреддину? А разве его невеста, эта прекрасная девушка, не происходит из славного и знаменитого сословия бухарских гончаров?
Гончары закричали и зашумели, приведенные в полное восхищение словами старика. Потом они дали от себя Гюльджан строгое наставление — быть Ходже Насреддину верной, преданной подругой, дабы не уронить славы и чести сословия.
— Близится рассвет, — обратился Ходжа Насреддин к народу. — Скоро откроют городские ворота. Мы с моей невестой должны уехать незаметно, если же вы пойдете нас провожать, то стражники, вообразив, что все жители Бухары решили покинуть город и переселиться на другое место, закроют ворота и никого не выпустят. Поэтому — расходитесь по домам, о жители Благородной Бухары, пусть будет спокоен ваш сон, и пусть никогда не нависают над вами черные крылья беды, и пусть дела ваши будут успешны. Ходжа Насреддин прощается с вами! Надолго ли? Я не знаю и сам…
На востоке уже начала протаивать узкая, едва заметная полоска. Над водоемом поднимался легкий пар. Народ начал расходиться, люди гасили факелы, кричали, прощаясь:
— Добрый путь. Ходжа Насреддин! Не забывай свою родную Бухару!
Особенно трогательным было прощание с кузнецом Юсупом и чайханщиком Али. Толстый чайханщик не мог удержаться от слез, которые обильно увлажнили его красные полные щеки.
До открытия ворот Ходжа Насреддин пробыл в доме Нияза, но как только первый муэдзин протянул над городом печально звенящую нить своего голоса — Ходжа Насреддин и Гюльджан тронулись в путь. Старик Нияз проводил их до угла, — дальше Ходжа Насреддин не позволил, и старик остановился, глядя вслед им влажными глазами, пока они не скрылись за поворотом. Прилетел легкий утренний ветерок и начал хлопотать на пыльной дороге, заботливо заметая следы.
Нияз бегом пустился домой, торопливо поднялся на крышу, откуда было видно далеко за городскую стену, и, напрягая старые глаза, смахивая непрошеные слезы, долго смотрел на бурое, сожженное солнцем взгорье, по которому вилась, уходя за тридевять земель, серая лента дороги. Он долго ждал, в его сердце начала закрадываться тревога: уж не попались ли Ходжа Насреддин и Гюльджан в руки стражников? Но вот, присмотревшись, старик различил вдали два пятна — серое и белое: они все удалялись, все уменьшались, потом серое пятно исчезло, слившись со взгорьем, а белое виднелось еще долго, то пропадая в лощинах и впадинах, то показываясь опять. Наконец и оно исчезло, растворилось в поднимающемся мареве. Начинался день, и начинался зной. А старик, не замечая зноя, сидел на крыше в горькой задумчивости, его седая голова тряслась, и душный комок стоял в горле. Он не роптал на Ходжу Насреддина и свою дочку, он желал им долгого счастья, но ему было горько и больно думать о себе, — теперь совсем опустел его дом, и некому скрасить звонкой песней и веселым смехом его одинокую старость. Подул жаркий ветер, всколыхнул листву виноградника, взвихрил пыль, задел крылом горшки, что сушились на крыше, и они зазвенели жалобно, тонко, протяжно, словно бы и они грустили о покинувших дом…
Нияз очнулся, услышав какой-то шум за спиной, оглянулся: к нему на крышу поднимались по лестнице один за другим три брата, все — молодец к молодцу, и все — гончары. Они подошли и склонились перед стариком в поклонах, преисполненные глубочайшего уважения.
— О почтенный Нияз! — сказал старший из них. — Твоя дочка ушла от тебя за Ходжой Насреддином, но ты не должен горевать и роптать, ибо таков вечный закон земли, что зайчиха не живет без зайца, лань не живет без оленя, корова не живет без быка и утка не живет без селезня. А разве девушка может прожить без верного и преданного друга, и разве не парами сотворил аллах все живущее на земле, разделив даже хлопковые побеги на мужские и женские. Но, чтобы не была черной твоя старость, о почтенный Нияз, решили мы все трое сказать тебе следующее: тот, кто породнился с Ходжой Насреддином, тот породнился со всеми жителями Бухары, и ты, о Нияз, породнился отныне с нами. Тебе известно, что прошлой осенью мы, скорбя и стеная, похоронили нашего отца и твоего друга, почтеннейшего Усмана Али, и ныне у нашего очага пустует место, предназначенное для старшего, и мы лишены ежедневного счастья почтительно созерцать белую бороду, без которой, как равно и без младенческого крика, дом считается наполовину пустым, ибо хорошо и спокойно бывает на душе у человека только тогда, когда он находится посередине между тем, обладающим бородою, кто дал ему жизнь, и между тем, лежащим в колыбели, которому он сам дал жизнь. И поэтому, о почтенный Нияз, мы просим тебя преклонить слух к нашим словам, и не отвергать нашей просьбы, и войти в наш дом, занять у нашего очага место, предназначенное для старшего, и быть нам всем троим за отца, а нашим детям за дедушку.
Братья просили так настойчиво, что Нияз не мог отказаться: он вошел к ним в дом и был принят с великим почтением. Так на старости лет он за свою честную и чистую жизнь был вознагражден самой большой наградой, какая только существует на земле для мусульманина: он стал Нияз-бобо, то есть дедушка, глава большой семьи, в которой у него было четырнадцать внуков, и взор его мог наслаждаться беспрерывно, переходя с одних розовых щек, измазанных тутовником и виноградом, на другие, не менее грязные. И слух его с тех пор никогда не был удручаем тишиною, так что ему с непривычки приходилось даже иной раз тяжеленько и он удалялся в свой старый дом отдохнуть и погрустить о таких близких его сердцу и таких далеких, ушедших неизвестно куда… В базарные дни он отправлялся на площадь и расспрашивал караванщиков, прибывших в Бухару со всех концов земли: не встретились ли им по дороге два путника — мужчина, под которым серый ишак, и женщина на белом ишаке без единого темного пятнышка? Караванщики морщили свои загорелые лбы, отрицательно качали головами: нет, такие люди им по дороге не попадались.
Ходжа Насреддин, как всегда, исчез бесследно, чтобы вдруг объявиться там, где его совсем не ожидают.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ, которая могла бы послужить началом для новой книги
Я совершил семь путешествий, и про каждое путешествие есть удивительный рассказ, который смущает умы.
«Тысяча и одна ночь»
И он объявился там, где его совсем не ожидали. Он объявился в Стамбуле.
Это произошло на третий день по получении султаном письма от эмира бухарского. Сотни глашатаев разъезжали по городам и селениям Блистательной Порты {9} , оповещая народ о смерти Ходжи Насреддина. Обрадованные муллы дважды в день, утром и вечером, оглашали в мечетях эмирское письмо и возносили благодарность аллаху.
Султан пировал во дворцовом саду, в прохладной тени тополей, орошаемых влажной пылью фонтанов. Вокруг теснились визири, мудрецы, поэты и прочая дворцовая челядь, жадно ожидавшая подачек.
Черные рабы двигались вереницами с дымящимися подносами, кальянами и кувшинами в руках. Султан был в очень хорошем расположении духа и беспрерывно шутил.
— Почему сегодня, несмотря на такую жару, в воздухе чувствуется сладостная легкость и благоухание? — лукаво прищурившись, спрашивал он мудрецов и поэтов. — Кто из вас достойно ответит на наш вопрос?
И они, кидая умильные взгляды на кошелек в его руках, отвечали:
— Дыхание нашего сиятельного повелителя насытило воздух сладостной легкостью, а благоухание распространилось потому, что душа нечестивого Ходжи Насреддина перестала наконец источать свой гнусный смрад, отравляющий ранее весь мир.
В стороне, наблюдая за порядком, стоял охранитель спокойствия и благочестия в Стамбуле — начальник стражи, отличавшийся от своего достойного бухарского собрата Арсланбека разве только еще большей свирепостью да необычайной худобой, каковые качества сопутствовали в нем друг другу, что было давно замечено жителями Стамбула, и они еженедельно с тревогой в глазах расспрашивали дворцовых банщиков о состоянии почтенных телес начальника, — если сведения были зловещими, то все жители, обитавшие близ дворца, прятались по домам и без крайней необходимости не выходили никуда до следующего банного дня. Так вот, этот самый приводящий в трепет начальник стоял в стороне; его голова, увенчанная чалмой, торчала на длинной и тонкой шее, как на шесте (многие жители Стамбула затаенно вздохнули бы, услышав такое сравнение!).
Все шло очень хорошо, ничто не омрачало праздника и не предвещало беды. Никто и не заметил дворцового надзирателя, который, привычно и ловко проскользнув между придворными, подошел к начальнику стражи, что-то шепнул ему. Начальник вздрогнул, переменился в лице и торопливыми шагами вышел вслед за надзирателем. Через минуту он вернулся — бледный, с трясущимися губами. Расталкивая придворных, он подошел к султану и в поклоне сломался перед ним пополам:
— О великий повелитель!..
— Что там еще? — недовольно спросил султан. — Неужели ты даже в такой день не можешь удержать при себе свои палочные и тюремные новости? Ну, говори скорей!
— О сиятельный и великий султан, язык мой отказывается…
Султан встревожился, сдвинул брови. Начальник стражи полушепотом закончил:
— Он — в Стамбуле!
— Кто? — глухо спросил султан, хотя сразу понял, о ком идет речь.
— Ходжа Насреддин!
Начальник стражи тихо произнес это имя, но придворные имеют чуткий слух; по всему саду зашелестело:
— Ходжа Насреддин! Он — в Стамбуле!.. Ходжа Насреддин в Стамбуле!
Начальник стражи подал знак дворцовому надзирателю, и тот подвел к султану какого-то человека с плоским носом на рябом лице, с желтыми беспокойными глазами.
— О повелитель! — пояснил начальник стражи. — Этот человек долго служил шпионом при дворце эмира бухарского и очень хорошо знает Ходжу Насреддина. Потом этот человек переехал в Стамбул, и я взял его на должность шпиона, в каковой должности он состоит и сейчас.
— Ты видел его? — перебил султан, обращаясь к шпиону. — Ты видел собственными глазами? Шпион ответил утвердительно.
— Но ты, может быть, обознался?
Шпион ответил отрицательно. Нет, он не мог обознаться. И рядом с Ходжой Насреддином ехала какая-то женщина на белом ишаке.
— Почему же ты не схватил его сразу? — воскликнул султан. — Почему ты не предал его в руки стражников?
— О сиятельный повелитель! — ответил шпион и повалился, дрожа, на колени. — В Бухаре я попал однажды в руки Ходжи Насреддина, и если бы не милость аллаха, то не ушел бы от него живым. И когда я сегодня увидел его на улицах Стамбула, то зрение мое помутилось от страха, а когда я очнулся, то он уже исчез.
— Таковы твои шпионы! — воскликнул султан, блеснув глазами на согнувшегося начальника стражи. — Один только вид преступника приводит их в трепет!
Он оттолкнул ногой рябого шпиона и удалился в свои покои, сопровождаемый длинной цепью черных рабов.
Визири, сановники, поэты и мудрецы тревожно гудящей толпой устремились к выходу.
Через пять минут в саду никого не осталось, кроме начальника стражи, который, глядя в пустоту остановившимися мутными глазами, бессильно опустился на мраморный край водоема и долго сидел, внимая в одиночестве тихому плеску и смеху фонтанов. И казалось, он в одно мгновение так похудел и высох, что если бы жители Стамбула увидели его, то бросились бы врассыпную кто куда, не подбирая потерянных туфель.
А рябой шпион в это время мчался, задыхаясь, по накаленным улицам к морю. Там нашел он арабский корабль, готовый к отплытию.
Хозяин корабля, нисколько не сомневаясь в том, что видит перед собою бежавшего из тюрьмы разбойника, заломил непомерную цену; шпион не стал торговаться, вбежал на палубу и забился в темный грязный угол. Потом, когда тонкие минареты Стамбула потонули в голубой дымке и свежий ветер надул паруса, — он выполз из своего убежища, обошел корабль, заглянул в лицо каждому человеку и наконец успокоился, удостоверившись, что Ходжи Насреддина на корабле нет.
С тех пор весь остаток своей жизни рябой шпион прожил в постоянном и непрерывном страхе: куда бы ни приезжал он — в Багдад, в Каир, в Тегеран или Дамаск, — ему не удавалось прожить спокойно больше трех месяцев, потому что в городе обязательно появлялся Ходжа Насреддин. И, содрогаясь при мысли о встрече с ним, рябой шпион бежал все дальше и дальше; здесь будет вполне уместно сравнить Ходжу Насреддина с могучим ураганом, который дыханием своим беспрестанно гонит перед собой сухой желтый лист, выдирает его из травы и выдувает его из расщелин. Так был наказан рябой шпион за все зло, которое он причинил людям!..
А на другой день в Стамбуле начались удивительные и необычайные события!.. Но не следует человеку рассказывать о том, чему он сам не был свидетелем, и описывать страны, которых не видел; этими словами мы и закончим в нашем повествовании последнюю главу, которая могла бы послужить началом для новой книги о дальнейших похождениях несравненного и бесподобного Ходжи Насреддина в Стамбуле, Багдаде, Тегеране, Дамаске и во многих других прославленных городах…
В последнее время в российских городах появляется много необычных памятников. Не стала исключением и Москва.
1 апреля 2006 года в Москве рядом с метро Молодежная на Ярцевской улице поставили памятник философу, поэту, герою восточных легенд и острослову Ходже Насреддину. Его изваяли в бронзе с книгой в руках вместе с его постоянным спутником ослом. Автор памятника - скульптор Андрей Орлов. Адрес: метро Молодежная (первый вагон из центра). Выход направо на Ярцевскую улицу, д. 25 А.
Весит скульптурная композиция 750 кг.
Интересно то, что Ходжа Насреддин считается народным героем и в Средней Азии, и на Кавказе, и на Среднем и Ближнем Востоке. Поэтому неудивительно, что на открытии памятника присутствовали люди разных национальностей - и таджики, и азербайджанцы, и турки, и узбеки, и афганцы, и казахи.
Любой человек хоть когда-нибудь слышал о Ходже Насреддине. Его часто вспоминают по поводу и без повода. Он побывал в самых немыслимых ситуациях, хитрил, обманывал, выкручивался, шутил, издеваясь над корыстью и невежеством, высмеивал человеческую глупость, при этом оставаясь всегда мудрым.
Памятник очень симпатичный. Ходжа Насреддин с книгой в руках ведет за собой любимого осла. Но вот, если Насреддин выглядит очень реалистично, то осел получился кукольным и напоминает осла Шрека. Отсюда и некоторые диспропорции в фигуре Ходжи и его спутника. Несмотря на то, что никому непонятно, почему он тут стоит и зачем, памятник очень симпатичный и вызывает только добрые чувства. Уши у осла уже натерты до блеска. Очевидно, дети любят на него забираться, хватаясь за них. А может, уже и появилась какая-то примета. Например, подержав осла за уши, станешь мудрее или остроумнее...
Наверное, не стоит уж так серьезно воспринимать этот памятник. Скорее, это городская скульптура, которая стала популярна в последнее время. Обыкновенный элемент городского дизайна. Тем более рядом стоит палатка, где продается шаурма. Вполне в стиле...
Много написано историй про Ходжу Насреддина. Вот одна из них. Насреддин потерял осла. На базаре он стал выкрикивать: «Кто отыщет моего осла, тот получит его в подарок вместе с уздечкой, потником и седлом!» Его спросили, ради чего нужно тратить много сил и искать осла, если он все равно будет отдан в награду. Ходжа с уверенностью ответил: «Да, все так. Но вы просто не испытывали никогда радость находки».
Вот так и москвичи - найдя такую чудесную и необычную скульптуру, получают огромную радость от своей находки.
«…А дорога все звенела, дымилась под копытами ишака. И звучала песня Ходжи Насреддина. За десять лет он побывал всюду: в Багдаде, Стамбуле и Тегеране, в Бахчисарае, Эчмиадзине и Тбилиси, в Дамаске и Трапезунде, он знал все эти города и еще великое множество других, и везде он оставил по себе память».
И вот несколько лет назад Ходжа Насреддин вместе со своим ишаком появился в Москве. Заняли они свое место рядом со станцией метро «Молодежная» совсем скромно, как будто бы не желая привлекать к себе внимания прохожих. А место это необычайно оживленное, всегда много народа, вокруг все спешат. Куда-то спешит и Ходжа Насреддин, а его верный спутник остановился лишь на одно мгновение, робко предлагая своему хозяину немного отдохнуть. Ходжа оглянулся, но он вовсе не желает здесь задерживаться. На лице у него добрая улыбка, а милый ишачок внимательно слушает своего хозяина, понимая его, как кажется, с полуслова. Пройдет минута, и они скроются в толпе.
Но прохожих они притягивают, словно мощный магнит. Едва ли не каждый желает непременно сфотографироваться рядом с ними. Дети, которые постарше, сразу же сами забираются верхом на ишака, тех, что помладше, усаживают их родители. Да и взрослые люди не могут удержаться от желания посидеть на ишаке самого Насреддина! Весь день до позднего вечера вокруг них царит оживление, слышны веселые голоса. Меняются фотографы, меняются те, кого фотографируют. Трудно улучить минуту, когда около них никого нет. Что и говорить, нынешняя жизнь у бедного ишака весьма нелегкая, но он нисколько не унывает!
Для большинства читателей знакомство с Ходжой Насреддином, скорее всего, началось не с книги, а с кино. Самый известный фильм «Насреддин в Бухаре» был поставлен во время войны в 1943 году. Авторы сценария Л.Соловьев и В.Виткович, режиссер Я.Протазанов, в главной роли снимался народный артист СССР Лев Свердлин. Этот фильм видели очень и очень многие. Но был еще один фильм: «Похождения Насреддина», снятый на ташкентской киностудии в 1946 году. Автор сценария В.Виткович, режиссер Наби Ганиев. Главную роль в нем исполнил народный артист СССР Раззак Хамраев. Два замечательных актера, два замечательных фильма. Однако последний из них, кажется, видели совсем немногие. Возможно, даже мало кто из нынешних зрителей знает о его существовании.
Автор этой скульптурной композиции Андрей Юрьевич Орлов, видимо, следовал своему собственному замыслу и представлению об этом персонаже. Его Ходжа Насреддин не напоминает ни одного из актеров, которые исполняли эту роль в кинофильмах. Композиция простая и выразительная, Насреддин со своим ишаком сразу же стали всеобщими любимцами. Как приятно в повседневной уличной сутолоке, среди озабоченных, зачастую раздраженных прохожих, неожиданно встретить старого, доброго знакомого, любимого литературного героя! Наверняка у всякого, кто увидит их здесь, настроение изменится к лучшему и сделается он, хотя бы на мгновение, чуть добрее.
Автору «Повести о Ходже Насреддине» судьбою было назначено встретить своего героя. Писатель Леонид Васильевич Соловьев (1906-1962) родился далеко от Бухары, но случилось это под небом Востока. Его отец В.А. Соловьев служил помощником инспектора северо-сирийских школ Императорского Православного общества в городе Триполи, на восточном берегу Средиземного моря (современный Ливан). Здесь встретились, познакомились и поженились родители будущего писателя, здесь у них появился на свет их сын Леонид. Но на этой земле побывал когда-то и сам Ходжа Насреддин: «Покинув Бухару, Ходжа Насреддин со своей женой Гюльджан направился сначала в Стамбул, а оттуда к арабам. Он возмутил спокойствие поочередно в Багдаде, Медине, Бейруте и Басре, привел в небывалое смятение Дамаск, потом завернул мимоходом в Каир» . («Очарованный принц».)
В 1909 году, когда мальчику было около трех лет, семья его вернулась на родину и поселилась в Бугуруслане. Но в доме сохранялись воспоминания и рассказы о далекой, экзотической стране. В 1920 (или 1921) году семья переехала в Коканд, его отец был назначен здесь заведующим железнодорожной школой. Легенды и рассказы о Востоке превратились в реальность.
Печататься молодой писатель начинал в газете «Туркестанская правда», в дальнейшем «Правда Востока», в этой газете он работал специальным корреспондентом до 1930 года. Он очень хорошо знал и любил узбекский и таджикский фольклор. Леонид Соловьев стал автором многих произведений, но самое известное из них – это «Повесть о Ходже Насреддине». Сам он шутливо говорил об этом: «Какую свинью подложил мне этот Ходжа Насреддин – сделал меня автором одной книги…»
Первая книга о Ходже Насреддине «Возмутитель спокойствия» была опубликована в 1939 (или 1940) году. Успех повести пришелся на предвоенные годы. В сентябре 1946 года писатель был арестован, его обвинили в подготовке террористического акта. Поэтому, наверное, нет его фамилии, среди авторов фильма Н.Ганиева, как сценариста. Свою вторую книгу о Ходже Насреддине «Очарованный принц» он писал, находясь в заключении в мордовском лагере, где был сначала ночным сторожем в цехе, а потом ночным банщиком. Ночная работа позволяла ему сосредоточиться над книгой, бумагу присылали родители и сестры. Так была написана одна из самых добрых и любимых наших книг. Над книгой писатель работал до конца 1950 года. На свободу он вышел в июне 1954 года, этот год указал как год окончания работы над своей книгой. В 1956 году обе книги «Повести о Ходже Насреддине» впервые были выпущены в Ленинграде в одном томе.
Автор биографического очерка о нем (в послесловии к однотомному изданию 1971 года) Дм.Молдавский не мог в те времена рассказать об этом читателям. Теперь нам понятен смысл его слов, спрятанный между строк: «После войны имя Леонида Соловьева в течение нескольких лет не упоминалось. Но и в эти годы писатель продолжал работать. Старый друг его Ходжа Насреддин пришел снова к нему в самое тяжелое время жизни, пришел, чтобы вдохнуть надежду и веру в грядущее. Он помог сохранить ему юмор и оптимизм, которым так поражались первые слушатели этого произведения…»
Уже после смерти писателя Дм.Молдавский встречался в Намангане с его сестрой Екатериной Васильевной, она ему говорила: «Леонид, прежде всего, был и до конца остался «азиатом». Запаса впечатлений, вынесенных из Средней Азии, хватило ему на всю жизнь. Из этих впечатлений сложилось самое значительное произведение Леонида – «Повесть о Ходже Насреддине».
И еще она говорила: «Простые герои книги Леонида – это люди, которых он встречал в повседневной жизни. А вот эмиры, ханы, вельможи – это персонажи сказок».
Персонаж этой старой открытки, несомненно, был одним из тех людей из народа, благодаря которым и сложилась легенда о Ходже Насреддине. Фотограф встретил этого молодого человека в далекие времена где-то в Маргеланском уезде, беззаботного бродягу и весельчака, который разъезжал по городам, рассказывал, наверное, разные истории, развлекая своими шутками постояльцев караван сараев, тем самым зарабатывал себе на пропитание. Можно заметить, что он не бедствовал, есть у него свой собственный транспорт, его ишак. Одет он отнюдь не в лохмотья, да и веселое его настроение вовсе не выглядит притворным. Не похож он на голодного нищего. Стало быть, его рассказы и шутки ценились и вполне достойно оплачивались. Как знать, быть может, и Леонид Васильевич Соловьев, который в 1924-25 годах много разъезжал по Ферганской области, работая специальным корреспондентом, повстречал когда-то этого человека, к тому времени уже весьма постаревшего.
